Многое из того, что появляется на страницах моих дневников, знакомо лишь в теории. Так легко почувствовать гипнотический зов Амстердама, прохладу стекол огромного окна, за которым разворачивает крылья голубиный рассвет, фривольные французские интонации, вибрирующие в гортани, мои глаза может обжечь багрянец и золото выгоревшего на вечном полудне макового поля, хотя наши реальности – две превосходно параллельные прямые.
Каждая прочитанная книга подарила мне новую жизнь и, главное, бесконечную вариативность бытия. Бескомпромиссные точки заменяются запятыми, двоеточием, точкой с запятой – чем угодно, лишь бы остаться на плаву. Я не желаю быть умеренной, прислушиваться к призывам сохранять благоразумие и трезвость взглядов. Солдаты и, в первую очередь, мечтатели построили из своих костей мост в ту действительность, по которой еле ползем сейчас мы, из ногтей собрали модель корабля викингов, вместо билетов раздавая смертные приговоры.
Садясь в самолет, первым бокалом я вспоминаю тех, кто никогда так и не смог приземлиться.
Мой знакомый говорит сумбурно, порывисто, спрашивая, как будет по-русски та или иная идиома, и мне нравится наблюдать за тем, как подрагивают его пальцы, когда он жестикулирует, дирижируя своей мыслью и пытаясь удержать сам смысл. Языковой барьер превращает и без того шаткие хмельные логические выкладки вовсе в лавину из эмоций, восклицаний и горчащей недосказанности. В этот момент я понимаю его как никто иной. Разве можно вместить восторг от последних отблесков заката во фразу, абзац, книгу? Заковать в тяжелую плоть слов наслаждение запахом настойки, предвосхищающее первый глоток? Мы обречены на незавершенность.
С первой звездой я, потакая традиции, совершаю необременительный обход, лишь краем глаза скользя по голубому спокойствию бассейна, с детской непосредственностью надеясь на сказку. В любом уважающем себя детективе рано или поздно в воде, лицом вниз, будет плавать труп. Фалды черного костюма – как крылья ската, разбухшая плоть только выделяет безмятежность золотых часов, а о крови уже давно позаботилась очистительная система. Это так ужасно просто представить, что я, в очередной раз не сдержавшись, даю имя новому персонажу.
Каждая прочитанная книга подарила мне новую жизнь и, главное, бесконечную вариативность бытия. Бескомпромиссные точки заменяются запятыми, двоеточием, точкой с запятой – чем угодно, лишь бы остаться на плаву. Я не желаю быть умеренной, прислушиваться к призывам сохранять благоразумие и трезвость взглядов. Солдаты и, в первую очередь, мечтатели построили из своих костей мост в ту действительность, по которой еле ползем сейчас мы, из ногтей собрали модель корабля викингов, вместо билетов раздавая смертные приговоры.
Садясь в самолет, первым бокалом я вспоминаю тех, кто никогда так и не смог приземлиться.
Мой знакомый говорит сумбурно, порывисто, спрашивая, как будет по-русски та или иная идиома, и мне нравится наблюдать за тем, как подрагивают его пальцы, когда он жестикулирует, дирижируя своей мыслью и пытаясь удержать сам смысл. Языковой барьер превращает и без того шаткие хмельные логические выкладки вовсе в лавину из эмоций, восклицаний и горчащей недосказанности. В этот момент я понимаю его как никто иной. Разве можно вместить восторг от последних отблесков заката во фразу, абзац, книгу? Заковать в тяжелую плоть слов наслаждение запахом настойки, предвосхищающее первый глоток? Мы обречены на незавершенность.
С первой звездой я, потакая традиции, совершаю необременительный обход, лишь краем глаза скользя по голубому спокойствию бассейна, с детской непосредственностью надеясь на сказку. В любом уважающем себя детективе рано или поздно в воде, лицом вниз, будет плавать труп. Фалды черного костюма – как крылья ската, разбухшая плоть только выделяет безмятежность золотых часов, а о крови уже давно позаботилась очистительная система. Это так ужасно просто представить, что я, в очередной раз не сдержавшись, даю имя новому персонажу.