среда, 02 ноября 2016
Мой рот полон пыли.
Выбрав жизнь, работу, большой телевизор и дорогой костюм, с легкомысленной и фаталистичной улыбкой я позволила чужим - или даже своим - рукам отдраить свою черепную коробку с металлической губкой и Пемолюксом, навешать на себя пару-тройку уничижительных невротических расстройств и записать в самую середину вечной очереди страдающих от раздражения желудка современной реальностью. Не зная, куда деть руки посреди этой выставки обреченного пессимизма, я выставила их вперед в узнаваемом жесте слепца и закрыла глаза, позволяя себе быть бездумным шариком в пинбол машине.
Мои голосовые связки пересохли и издают шипение ненастроенного радио, когда я пытаюсь говорить. Год назад я была блестящим учеником, месяц - начинающим предпринимателем, вчера - смешливым художником, а сегодня и вовсе превратилась в старого хранителя дома, хозяева которого давно сгинули между страницами семейных преданий и фамильных предательств.
"Меня здесь нет" оказалось пророческой фразой, жуткой, потусторонней, вырезанной холодным ножом на мягкой плоти. То, чем я была, растащили вороны и слизали острыми языками северные ветра, то, чем я стану, еще погребено под ворохом букв в книгах с подчеркнутыми абзацами и загнутыми уголками страниц. То, что я есть - отражение дыхания на поверхности зеркала. Муть и духи, рваный сумбур зимы и тяжелое гудение электрических проводов, сжавшиеся до одной улыбки в день. Строго по расписанию.
Я рисую чужие миры, смеюсь над придуманными не мной героями, разукрашиваю созданные другими фантазии, потому что вот уже десять тысяч лет мой бог предстает в обличии немого паралитика, прикованного к аппарату жизнеобеспечения.
"Умри вовремя – так учит Заратустра."
Выбрав жизнь, работу, большой телевизор и дорогой костюм, с легкомысленной и фаталистичной улыбкой я позволила чужим - или даже своим - рукам отдраить свою черепную коробку с металлической губкой и Пемолюксом, навешать на себя пару-тройку уничижительных невротических расстройств и записать в самую середину вечной очереди страдающих от раздражения желудка современной реальностью. Не зная, куда деть руки посреди этой выставки обреченного пессимизма, я выставила их вперед в узнаваемом жесте слепца и закрыла глаза, позволяя себе быть бездумным шариком в пинбол машине.
Мои голосовые связки пересохли и издают шипение ненастроенного радио, когда я пытаюсь говорить. Год назад я была блестящим учеником, месяц - начинающим предпринимателем, вчера - смешливым художником, а сегодня и вовсе превратилась в старого хранителя дома, хозяева которого давно сгинули между страницами семейных преданий и фамильных предательств.
"Меня здесь нет" оказалось пророческой фразой, жуткой, потусторонней, вырезанной холодным ножом на мягкой плоти. То, чем я была, растащили вороны и слизали острыми языками северные ветра, то, чем я стану, еще погребено под ворохом букв в книгах с подчеркнутыми абзацами и загнутыми уголками страниц. То, что я есть - отражение дыхания на поверхности зеркала. Муть и духи, рваный сумбур зимы и тяжелое гудение электрических проводов, сжавшиеся до одной улыбки в день. Строго по расписанию.
Я рисую чужие миры, смеюсь над придуманными не мной героями, разукрашиваю созданные другими фантазии, потому что вот уже десять тысяч лет мой бог предстает в обличии немого паралитика, прикованного к аппарату жизнеобеспечения.
"Умри вовремя – так учит Заратустра."
среда, 23 июля 2014
Проснувшись в три утра от грозы, грозившей затопить мой балкон, я поняла, что уже не засну: нет детей безумней тех, кто дождался летнего дождя. В этом есть какая-то первородная могущественная магия; и мне мерещатся хтонические циклопические создания, прикрывающие морды от резких вспышек света заскорузлыми лапами.
С асфальтом, снятым в честь ремонта дорог, главная улица города посвежела, омолодилась, радуя внезапными кочками колодцев среди необычайно гладких участков. Нет ничего лучше ночной езды по этому водному аттракциону, со стихией, повисшей на хвосте и красоткой в красном платье на заднем сидении, явившейся прямиком из Матрицы. Может быть, это был всего лишь сон, но вполне вероятно, что я и правда оказалась в нужном месте в нужный момент, чтобы стать рукой провидения и подбросить до дома безымянную героиню фильма про опасные связи и преступления.
Слишком много фантазий и так мало реальности, которая, впрочем, лишь убеждает меня в необходимости скорейшего переезда к добродушным овцам на край света. Там, где раньше было наше детское лесное святилище с мудрыми и справедливыми богами, с мрачными полуночными историями и местом отдохновения от бесконечных "надо", теперь вырубка. Чистое небо - как усмешка над широкой полосой мягкой влажной глинистой земли. Аккуратно сложенные в поленницы деревья, неряшливо завалившиеся на бок выкорчеванные пни, ржавые трубы, готовые быть закопанными, отпечатки гусениц экскаватора, - так равнодушно и безыскусно, беззлобно и бесконечно профессионально.
Год назад я писала бы негодующие памфлеты, развивая из происшествия трагедию шекспировского масштаба и страдая из-за свержения идолов своего личного сорта язычества, а теперь же эта ситуация не вызывает во мне какого-либо отклика. Меня здесь нет.
С асфальтом, снятым в честь ремонта дорог, главная улица города посвежела, омолодилась, радуя внезапными кочками колодцев среди необычайно гладких участков. Нет ничего лучше ночной езды по этому водному аттракциону, со стихией, повисшей на хвосте и красоткой в красном платье на заднем сидении, явившейся прямиком из Матрицы. Может быть, это был всего лишь сон, но вполне вероятно, что я и правда оказалась в нужном месте в нужный момент, чтобы стать рукой провидения и подбросить до дома безымянную героиню фильма про опасные связи и преступления.
Слишком много фантазий и так мало реальности, которая, впрочем, лишь убеждает меня в необходимости скорейшего переезда к добродушным овцам на край света. Там, где раньше было наше детское лесное святилище с мудрыми и справедливыми богами, с мрачными полуночными историями и местом отдохновения от бесконечных "надо", теперь вырубка. Чистое небо - как усмешка над широкой полосой мягкой влажной глинистой земли. Аккуратно сложенные в поленницы деревья, неряшливо завалившиеся на бок выкорчеванные пни, ржавые трубы, готовые быть закопанными, отпечатки гусениц экскаватора, - так равнодушно и безыскусно, беззлобно и бесконечно профессионально.
Год назад я писала бы негодующие памфлеты, развивая из происшествия трагедию шекспировского масштаба и страдая из-за свержения идолов своего личного сорта язычества, а теперь же эта ситуация не вызывает во мне какого-либо отклика. Меня здесь нет.
четверг, 17 июля 2014
Выходя с автодрома, никто не раскрывает зонт: нет смысла. Поломанная злокозненным шаманством погода уронила стрелку до отметки «13 градусов, дождь» и самовыражается в панковском стремлении к разрушению и свободомыслию.
Я – здоровенный мегалодон, которому чувство страха эволюционно недоступно, говорю я себе перед выходом в открытый океан из машины и поддерживаю решимость, поедая печеньки в форме китов. Дожди всегда были моей любимой погодой, особенно, если шли в комплекте с мягким креслом читального зала библиотеки и рассеянными взглядами за окно, но этот новый опыт лишь усиливает восхищение стихией.
Захлопнув забрало шлема, я превращаюсь еще в одну медузу, равнодушно дрейфующую между упражнениями и выполняющую нелепые пассы при поворотах и остановке. Оказывается, так легко потерять контроль, вскинув руку вверх и заметив шлейф из капель воды, тянущийся следом, или пытаясь угадать, ритм какой мелодии выводит дождь, используя шлем вместо барабана.
В погоне за славой слабеет инстинкт самосохранения и, уловив равновесие, я вхожу в разворот под углом, чуть не встав на колено. Я смеюсь и отдаю честь, когда инструктор издалека грозит мне кулаком и явно беспокоится за физическое и моральное состояние своей техники. Мне все сильнее начинает казаться, что мотоцикл, весящий втрое больше меня, - это велосипед-сумоист, модернизированный мотором и поворотниками, дорогой старый друг, растолстевший на гамбургерах и не таящий угрозы. Расслабившись, я забываю о пресловутой «повышенной опасности» и все неохотнее переключаюсь со второй передачи.
На обратном пути кровавая жажда скорости требует не останавливаться: застряв в металлическом потоке машин, я нетерпеливо ползу по городу, насвистывая веселый мотивчик и откровенно любуясь аппетитным задком Honda RX8. И только свернув по привычке на кольце, я понимаю, что уже еду не домой.
Моя милая сестричка Морфин, будь дома, пожалуйста. Мне необходимо убежище, хоть на час. Положить голову на твои колени, без необходимости что-либо объяснять и притворяться, увидеть твою тихую улыбку и получить дозу необходимой анестезии. Прошу, успокой меня, позволь снизить скорость, разреши не быть лучшим. Спрячь меня ненадолго от меня самой.
Я – здоровенный мегалодон, которому чувство страха эволюционно недоступно, говорю я себе перед выходом в открытый океан из машины и поддерживаю решимость, поедая печеньки в форме китов. Дожди всегда были моей любимой погодой, особенно, если шли в комплекте с мягким креслом читального зала библиотеки и рассеянными взглядами за окно, но этот новый опыт лишь усиливает восхищение стихией.
Захлопнув забрало шлема, я превращаюсь еще в одну медузу, равнодушно дрейфующую между упражнениями и выполняющую нелепые пассы при поворотах и остановке. Оказывается, так легко потерять контроль, вскинув руку вверх и заметив шлейф из капель воды, тянущийся следом, или пытаясь угадать, ритм какой мелодии выводит дождь, используя шлем вместо барабана.
В погоне за славой слабеет инстинкт самосохранения и, уловив равновесие, я вхожу в разворот под углом, чуть не встав на колено. Я смеюсь и отдаю честь, когда инструктор издалека грозит мне кулаком и явно беспокоится за физическое и моральное состояние своей техники. Мне все сильнее начинает казаться, что мотоцикл, весящий втрое больше меня, - это велосипед-сумоист, модернизированный мотором и поворотниками, дорогой старый друг, растолстевший на гамбургерах и не таящий угрозы. Расслабившись, я забываю о пресловутой «повышенной опасности» и все неохотнее переключаюсь со второй передачи.
На обратном пути кровавая жажда скорости требует не останавливаться: застряв в металлическом потоке машин, я нетерпеливо ползу по городу, насвистывая веселый мотивчик и откровенно любуясь аппетитным задком Honda RX8. И только свернув по привычке на кольце, я понимаю, что уже еду не домой.
Моя милая сестричка Морфин, будь дома, пожалуйста. Мне необходимо убежище, хоть на час. Положить голову на твои колени, без необходимости что-либо объяснять и притворяться, увидеть твою тихую улыбку и получить дозу необходимой анестезии. Прошу, успокой меня, позволь снизить скорость, разреши не быть лучшим. Спрячь меня ненадолго от меня самой.
вторник, 15 июля 2014
Чуваки, разве вам действительно нужно особое время, экстра-силы, специальное место и мифическая мотивация, чтобы заниматься тем, чем хочется?
В проекте Playing For Change участвуют такие же люди, как и мы с вами, живущие по всему миру, и только посмотрите, какую магию они творят:
пыриццо
В проекте Playing For Change участвуют такие же люди, как и мы с вами, живущие по всему миру, и только посмотрите, какую магию они творят:
пыриццо
воскресенье, 13 июля 2014
Мы с моей жизнью похожи на престарелую пару, продолжающую сосуществовать вместе исключительно в силу привычки или сомнительного гуманизма: она старательно делает вид, что не страдает бессонницей из-за его храпа, он же, слыша стук ее вставных челюстей за завтраком, маскирует гримасу отвращения меланхоличным чтением газеты.
Сонно. Дымно. Поздно. Я смотрю, как он методично и равнодушно тушит сигарету о белые кирпичи дома и морщусь, как от мигрени: ощущение нереальности происходящего настолько сильно, что, кажется, еще чуть-чуть, и пепел полетит прямо вверх.
- Письма мертвецам, - мой друг продолжает говорить о чем-то своем. – Разве это не самый безопасный способ молитвы?
- И, глядя на тебя, можно сказать, самый быстрый способ составить им компанию.
- Это смотря о чем пишешь, - парирует он и смеется. Лишенный возраста, застрявший где-то между двадцатью и тридцатью, между палеозоем и Ренессансом, между греческими богами и бозоном Хиггса, он может быть героем клипа, объектом исследования научной статьи, несостоявшейся мечтой нимфетки, но не моей сегодняшней мрачной действительностью.
- В конце концов, со мной останутся только мои любимые сигаретки, которым я буду верен до самого конца, - до смешного печально заключает он и снова щелкает зажигалкой.
В окружающей духовке я кожей чувствую повышение температуры на миллионные доли градуса, и яркий огонек оставляет на лице пару волдырей. Наш город давным-давно покоится в желудке сибирской модификации Годзиллы, раз в год прерывающей свой сон ради вкусной и питательной трапезы. И перевариваются в ее пищеварительном соку люди в маршрутках, плавится от биения непримиримого сердца асфальт, и испаряются реки, утоляя извечную жажду монстра.
- Еще одна подобная фраза, и, клянусь, я легко и непринужденно променяю твое общество на вдохновляющую песнь домашнего кондиционера. Говори, что произошло, или проси помощи у духов предков.
- Моя машина, мой верный танк, - говорит он трагически и делает паузу. – С ним что-то не так.
- В него вселились демоны? Он начал «жужжать в другой тональности»? Кресло водителя оказалось отодвинуто?
- Тебе не понять. Мне нужен человек, который сделает машине хорошо. В смысле, не фетишист, а сервисмен! И вообще…
Где-то далеко и пока слишком слабо раздался раскат грома, разом перечеркнувший все мимолетные проблемы и заботы. Гроза могла бы сегодня снова проскочить мимо, но на этот раз на мне были шаманские снежно-белые брюки, приобретенные с одной только целью: вызывать дождь. Они еще ни разу не подводили.
- Похрен, - оборвал сам себя мой друг, вслушиваясь в ленивое ворчание небес.
- Чувак, у меня дома есть целая гора домашнего хвороста. Как ты думаешь, что мы будем делать сегодня ночью?
- Ты думаешь, печенек хватит на все «Звездные Войны»?
- С запасом на случай апокалипсиса.
- Но почему так много?
- В тесто нужно добавлять водку, а мне совершенно нельзя пить. Даже нюхать. Пришлось, заткнув нос, замесить теста на всю бутылку.
- По-моему, это ачивка.
- По-моему, у нас проблемы.
Умиротворяющий грохот раздался совсем рядом.
Сонно. Дымно. Поздно. Я смотрю, как он методично и равнодушно тушит сигарету о белые кирпичи дома и морщусь, как от мигрени: ощущение нереальности происходящего настолько сильно, что, кажется, еще чуть-чуть, и пепел полетит прямо вверх.
- Письма мертвецам, - мой друг продолжает говорить о чем-то своем. – Разве это не самый безопасный способ молитвы?
- И, глядя на тебя, можно сказать, самый быстрый способ составить им компанию.
- Это смотря о чем пишешь, - парирует он и смеется. Лишенный возраста, застрявший где-то между двадцатью и тридцатью, между палеозоем и Ренессансом, между греческими богами и бозоном Хиггса, он может быть героем клипа, объектом исследования научной статьи, несостоявшейся мечтой нимфетки, но не моей сегодняшней мрачной действительностью.
- В конце концов, со мной останутся только мои любимые сигаретки, которым я буду верен до самого конца, - до смешного печально заключает он и снова щелкает зажигалкой.
В окружающей духовке я кожей чувствую повышение температуры на миллионные доли градуса, и яркий огонек оставляет на лице пару волдырей. Наш город давным-давно покоится в желудке сибирской модификации Годзиллы, раз в год прерывающей свой сон ради вкусной и питательной трапезы. И перевариваются в ее пищеварительном соку люди в маршрутках, плавится от биения непримиримого сердца асфальт, и испаряются реки, утоляя извечную жажду монстра.
- Еще одна подобная фраза, и, клянусь, я легко и непринужденно променяю твое общество на вдохновляющую песнь домашнего кондиционера. Говори, что произошло, или проси помощи у духов предков.
- Моя машина, мой верный танк, - говорит он трагически и делает паузу. – С ним что-то не так.
- В него вселились демоны? Он начал «жужжать в другой тональности»? Кресло водителя оказалось отодвинуто?
- Тебе не понять. Мне нужен человек, который сделает машине хорошо. В смысле, не фетишист, а сервисмен! И вообще…
Где-то далеко и пока слишком слабо раздался раскат грома, разом перечеркнувший все мимолетные проблемы и заботы. Гроза могла бы сегодня снова проскочить мимо, но на этот раз на мне были шаманские снежно-белые брюки, приобретенные с одной только целью: вызывать дождь. Они еще ни разу не подводили.
- Похрен, - оборвал сам себя мой друг, вслушиваясь в ленивое ворчание небес.
- Чувак, у меня дома есть целая гора домашнего хвороста. Как ты думаешь, что мы будем делать сегодня ночью?
- Ты думаешь, печенек хватит на все «Звездные Войны»?
- С запасом на случай апокалипсиса.
- Но почему так много?
- В тесто нужно добавлять водку, а мне совершенно нельзя пить. Даже нюхать. Пришлось, заткнув нос, замесить теста на всю бутылку.
- По-моему, это ачивка.
- По-моему, у нас проблемы.
Умиротворяющий грохот раздался совсем рядом.
пятница, 11 июля 2014
DRAGON AGE™: INQUISITION, ухмыляясь во все злорадные пиксели, словно бы имитирует акцент Терминатора и говорит: "Тебе нужна новая видюха, проц и тележка с оперативкой". Да-да, и Ведьмак, не отрываясь от шлюх и игры в кости, добавляет: "Можешь начинать копить с завтраков прямо сейчас".
Разработчики как будто извиняются за провальную вторую часть: смотрите, у нас теперь открытый клевый мир с водой, качающимися деревьями и магически восстанавливающимися мостами на Frostbite Engine! И драки не напоминают насилие над манекеном! А еще есть лошадки! И можно прыгать, представляете? Будет больше 200 скиллов, вы сможете сделать полностью уникального персонажа! И, ладно, так уж и быть, вернем политику из Origins!
Помимо всего вышеперечисленного, главного героя снова будет сопровождать Варрик. Это значит, что скучно не будет.
Варрик (Себастьяну): Тебе нравятся мальчики? Овцы? Ты спал с собственной сестрой? Уходя из Церкви ты... надираешься в "Висельнике" и шляешься по улицам в женских шмотках?
Себастьян: Я честен с тобой и Хоуком.
Любуемся красотой!
Разработчики как будто извиняются за провальную вторую часть: смотрите, у нас теперь открытый клевый мир с водой, качающимися деревьями и магически восстанавливающимися мостами на Frostbite Engine! И драки не напоминают насилие над манекеном! А еще есть лошадки! И можно прыгать, представляете? Будет больше 200 скиллов, вы сможете сделать полностью уникального персонажа! И, ладно, так уж и быть, вернем политику из Origins!
Помимо всего вышеперечисленного, главного героя снова будет сопровождать Варрик. Это значит, что скучно не будет.
Варрик (Себастьяну): Тебе нравятся мальчики? Овцы? Ты спал с собственной сестрой? Уходя из Церкви ты... надираешься в "Висельнике" и шляешься по улицам в женских шмотках?
Себастьян: Я честен с тобой и Хоуком.
Любуемся красотой!
четверг, 10 июля 2014
Все просто. Повернуть ключ, нажать на кнопку, подбодрить двигатель, добавив газу. Выжать сцепление, переключить с нейтрали на первую передачу, отпустить сцепление, повысить обороты. На холостом ходу двигатель звучит как примитивный рифф. Или же как смертный приговор.
Всей мощи вычислительной системы моих нейронов не хватает, чтобы осознать тот момент, когда мотор старой зомбированной Ямахи срывает мотоцикл с бесполезным куском человечины сверху с места и начинает глумиться над законами физики, общечеловеческой моралью и пределами постижимого. Какие-то секунды и щуплая девочка в дурацкой футболке с гипножабой превращается в надменного члена элитного клуба «Сыны анархии», выписывающего восьмерки, змейку и задний разворот на автодроме. Поразительно.
Не стану лгать, что старт был легкой безоблачной прогулкой душа в душу, и только вечность смотрела мне в глаза, когда мои чуткие пальцы выжали из трех тысяч оборотов протяжную ноту ми. Если воспользоваться знаниями начальной геометрии, можно определить, что на первом занятии в совокупности мною была выложена хорошая восьмиполосная автострада из коричневого кирпича. С конструктивно выделенной полосой, фонарями, чахлыми деревцами и даже полицейской машиной.
Для понимания всей безнадежности ситуации необходимо также упомянуть, что до этого дня я лишь дважды каталась на мотоцикле: в пятилетнем возрасте в коляске Урала моего деда и в симуляторе мотогонок. Легко догадаться, что оба случая ни в коей мере не послужили источником бесценного опыта и уверенности в завтрашнем дне.
Тем не менее, «o captain! My captain», удача по-прежнему благоволит храбрецам и мечтателям.
Всей мощи вычислительной системы моих нейронов не хватает, чтобы осознать тот момент, когда мотор старой зомбированной Ямахи срывает мотоцикл с бесполезным куском человечины сверху с места и начинает глумиться над законами физики, общечеловеческой моралью и пределами постижимого. Какие-то секунды и щуплая девочка в дурацкой футболке с гипножабой превращается в надменного члена элитного клуба «Сыны анархии», выписывающего восьмерки, змейку и задний разворот на автодроме. Поразительно.
Не стану лгать, что старт был легкой безоблачной прогулкой душа в душу, и только вечность смотрела мне в глаза, когда мои чуткие пальцы выжали из трех тысяч оборотов протяжную ноту ми. Если воспользоваться знаниями начальной геометрии, можно определить, что на первом занятии в совокупности мною была выложена хорошая восьмиполосная автострада из коричневого кирпича. С конструктивно выделенной полосой, фонарями, чахлыми деревцами и даже полицейской машиной.
Для понимания всей безнадежности ситуации необходимо также упомянуть, что до этого дня я лишь дважды каталась на мотоцикле: в пятилетнем возрасте в коляске Урала моего деда и в симуляторе мотогонок. Легко догадаться, что оба случая ни в коей мере не послужили источником бесценного опыта и уверенности в завтрашнем дне.
Тем не менее, «o captain! My captain», удача по-прежнему благоволит храбрецам и мечтателям.
среда, 09 июля 2014
Это чувство, когда у тебя есть три варианта: собственноручно убить друга прямо сейчас, убить его всей толпой, но чуть позже, и довести его до самоубийства. Разработчики игр, не надо так, у задротов нежные сердца и чувствительные души.
Это чувство, когда заканчивается игра, в мире которой ты провел каждый миг и каждый час недели, где каждый персонаж стал почти реальным и дорогим другом. Все книги прочитаны, каждый сундук обыскан по три раза, ачивки заработаны, броня улучшена и боссы повержены.
Позволю выдернуть кусок комикса из контекста, ибо он как нельзя лучше описывает, как я рву на себе одежды, посыпаю голову пеплом и ищу новую игрушку: тыц.
Это чувство, когда заканчивается игра, в мире которой ты провел каждый миг и каждый час недели, где каждый персонаж стал почти реальным и дорогим другом. Все книги прочитаны, каждый сундук обыскан по три раза, ачивки заработаны, броня улучшена и боссы повержены.
Позволю выдернуть кусок комикса из контекста, ибо он как нельзя лучше описывает, как я рву на себе одежды, посыпаю голову пеплом и ищу новую игрушку: тыц.
воскресенье, 29 июня 2014
Где ты? Я дирижирую в темноте, такой мятной и легкой, гладкой и приятной на ощупь, как слоновая кость. Пытаюсь дотянуться до любой из границ, дотронуться до соломинки, дешевой надежды, фальсифицированного спасения, получить любой из ориентиров, способных напомнить мои собственные координаты. Из философской бесконечности в ответ на беспорядочные жесты раздаются звуки симфонического оркестра, синхронизированного с ритмом моего недоумения. «Какая пошлость», - приходит мне на ум, и инструменты с деревянным треском умолкают.
- Сделайте то, что вы давно хотели. Сейчас вы в безопасности, - бесстрастно произносит некто из того, действительного мира. Этому голосу хочется верить, будто бы ему уже известна истина.
Подушечки пальцев нащупывают коробок спичек: две шершавые коричневые полоски по бокам хлипкой картонной коробки, хранящей в себе заархивированный сухой огонь. Неужели разрушение – это то, что мне нужно? Поддавшись мимолетному гневу, я чиркаю спичками, бросая их в темноту, желая, чтобы она разгорелась, взорвалась, засияла, поджигаю свечи и тут же опрокидываю их в безнадежном стремлении найти достойное топливо для пламени, но каждый раз оно гаснет быстро и бездымно, поглощенное окружающим мраком.
Желание почувствовать огонь похоже на зуд, волнами расходящийся по коже, и я понимаю, что нужно сделать. Затаив дыхание, я опускаю очередную спичку, зажженную нетерпеливым движением, прямо в рот, воспламеняя себя изнутри. Обжигающий шквал вихрем прокатывается по всему телу, превращая меня в стеклянный фонарь, доверху наполненный горючим. Теперь различить потерянное не составляет труда.
Открыв глаза, я возвращаюсь к реальности.
- Спасибо, доктор, - я с чувством благодарю своего лучшего лечащего врача, помогающего проникать в глубины подсознания и тревожащих меня проблем. С монитора компьютера, изогнув божественно красивые губы в улыбке, на меня смотрит агент Скалли. Видео остановлено, но успешный исход поисков истины уже предопределен.
- Сделайте то, что вы давно хотели. Сейчас вы в безопасности, - бесстрастно произносит некто из того, действительного мира. Этому голосу хочется верить, будто бы ему уже известна истина.
Подушечки пальцев нащупывают коробок спичек: две шершавые коричневые полоски по бокам хлипкой картонной коробки, хранящей в себе заархивированный сухой огонь. Неужели разрушение – это то, что мне нужно? Поддавшись мимолетному гневу, я чиркаю спичками, бросая их в темноту, желая, чтобы она разгорелась, взорвалась, засияла, поджигаю свечи и тут же опрокидываю их в безнадежном стремлении найти достойное топливо для пламени, но каждый раз оно гаснет быстро и бездымно, поглощенное окружающим мраком.
Желание почувствовать огонь похоже на зуд, волнами расходящийся по коже, и я понимаю, что нужно сделать. Затаив дыхание, я опускаю очередную спичку, зажженную нетерпеливым движением, прямо в рот, воспламеняя себя изнутри. Обжигающий шквал вихрем прокатывается по всему телу, превращая меня в стеклянный фонарь, доверху наполненный горючим. Теперь различить потерянное не составляет труда.
Открыв глаза, я возвращаюсь к реальности.
- Спасибо, доктор, - я с чувством благодарю своего лучшего лечащего врача, помогающего проникать в глубины подсознания и тревожащих меня проблем. С монитора компьютера, изогнув божественно красивые губы в улыбке, на меня смотрит агент Скалли. Видео остановлено, но успешный исход поисков истины уже предопределен.
среда, 25 июня 2014
Монастырская ракия отдает раздобревшим на южном солнце боярышником и немного - подмышкой ражего бородатого и белозубого рясофора, сунувшего мне в руки высокую узкую бутыль после беседы об AC/DC и божественном происхождении Ferrari. Ни единого клочка бумаги не оскверняет наверняка освященное стекло запечатанной воском емкости, и мне остается только догадываться о количестве градусов алкоголя, способного соперничать по воспламеняющему воздействию с абсентом.
В такие моменты меня посещают сомнения: не лучше ли бы мне оказаться в горном монастыре по ту сторону толстых стен, защищающих как от пороков и соблазнов, так и от некачественной выпивки, искусственных продуктов и необходимости непрерывно продавать душу современным божкам. Приятные упражнения в огороде на свежем воздухе, здоровый образ жизни, вечерние песнопения и возлияния, дух братства и больше никогда - отчужденность, разве это не прекрасно? Но сегодня, думаю, меня удержит новая пластинка Джека Уайта, летящая ко мне сквозь время и пространство.
- Viva! - говорю я и поднимаю стопку. Завтра может прогореть проект, свалиться метеорит и явиться в гости сам Шеогорат, но сегодня, пока у меня есть хай-лвл ракия, Сан Хаус и черешня, жизнь прекрасна. Да, блюз дельты Миссисипи определенно делает все лучше.
В такие моменты меня посещают сомнения: не лучше ли бы мне оказаться в горном монастыре по ту сторону толстых стен, защищающих как от пороков и соблазнов, так и от некачественной выпивки, искусственных продуктов и необходимости непрерывно продавать душу современным божкам. Приятные упражнения в огороде на свежем воздухе, здоровый образ жизни, вечерние песнопения и возлияния, дух братства и больше никогда - отчужденность, разве это не прекрасно? Но сегодня, думаю, меня удержит новая пластинка Джека Уайта, летящая ко мне сквозь время и пространство.
- Viva! - говорю я и поднимаю стопку. Завтра может прогореть проект, свалиться метеорит и явиться в гости сам Шеогорат, но сегодня, пока у меня есть хай-лвл ракия, Сан Хаус и черешня, жизнь прекрасна. Да, блюз дельты Миссисипи определенно делает все лучше.
вторник, 24 июня 2014
Снова выпадаю из реальности. Я более не принадлежу месту и времени, теряясь где-то в подкладке мира. Все вокруг становится таким условным, таким похожим на ASCII графику, превращая могучего Дарта Вейдера в восьмерку, подчеркивание, скобки и бэкслеши. Мне комфортно жить во вселенной полиморфизма, инкапсуляции и наследования, но для ускорения, по моему мнению, не помешали бы вставки на Ассемблере. Мысль о буколическом пейзаже, который обрывается чистым машинным кодом, заставляет меня возбуждаться.
Чужие проблемы решаются всегда легко. Пара звонков, утомительные разъезды по кипучему и деловому городу, неожиданно знакомые лица в конторе, бесконечные переговоры и такое приятное, легкое «не за что». Мне нравится быть Бэтманом. Теперь я понимаю, что в супергерои идут не со скуки и не по духовному призванию: так проще снимать телочек.
После успешной развязки я бросаю машину на совершенно неизвестной мне улице и веду барышню в забегаловку с невероятной греческой шаурмой, которая наверняка в ближайшем будущем завоюет этот мир. Жасминовый чай раздражает гортань, и я кривляюсь, изображая сразу Планта и Пейджа, - что за убийственное сочетание! Мне хочется немедленно бросить все и улететь в Новую Зеландию, но, к сожалению, я все еще не знаю, как будет «шаурма» по-английски.
Чужие проблемы решаются всегда легко. Пара звонков, утомительные разъезды по кипучему и деловому городу, неожиданно знакомые лица в конторе, бесконечные переговоры и такое приятное, легкое «не за что». Мне нравится быть Бэтманом. Теперь я понимаю, что в супергерои идут не со скуки и не по духовному призванию: так проще снимать телочек.
После успешной развязки я бросаю машину на совершенно неизвестной мне улице и веду барышню в забегаловку с невероятной греческой шаурмой, которая наверняка в ближайшем будущем завоюет этот мир. Жасминовый чай раздражает гортань, и я кривляюсь, изображая сразу Планта и Пейджа, - что за убийственное сочетание! Мне хочется немедленно бросить все и улететь в Новую Зеландию, но, к сожалению, я все еще не знаю, как будет «шаурма» по-английски.
понедельник, 23 июня 2014
Моя головная боль заполняет весь туннель. Желтый пунктир ламп врывается через открытые окна, звуковой волной гладит по макушке, не дает сконцентрироваться на дороге. Стоит закрыть глаза, и я вижу серийного убийцу, пытающегося резкими и легкими движениями стряхнуть с моих волос кусочки мозга предыдущей жертвы. Где-то тут мир превращается в трещотку для велосипеда и делает меня своей осью, осажденной монотонным гулом. Пытаясь скорее прорвать блокаду, я вдавливаю педаль в пол, представляя, как сейчас молотят поршни двигателя, разгоняя мощь магии огня под капотом.
Туннель выстреливает мной, оглушая стерильным светом фонарей и иллюзией бесконечного пространства, и я едва успеваю заметить шамана-индейца, застывшего на обочине рядом с разбитой машиной. Шторм только что прошел; я проползла на брюхе под ним, скрывшись в земле, но разве это спасет меня от бдительного взора его всадников? Полуночные звонки – к беде.
Проезжая город насквозь, я наблюдаю за дрифтующими пикапами, молчаливыми группками людей, стоящих кругом, хорошенькими девочками и брошенными туристическими автобусами. Электронный женский голос с соседнего сидения, бесплотный и бесстрастный, спасает меня и в этот раз, и, разогнавшись на окраинах, я попадаю на автомагистраль. Я попадаю прямиком в рай.
Обилие сверкающих фар, рычание моторов и особая, ночная изолированность отменяют надобность в ракете и приносят космос мне на дом, вместе с пивом и чипсами. И пусть вон тот джип с ксеноновыми фарами станет моей личной Бетельгейзе, я помещу его в самое красивое созвездие самоубийц и отчаянных, украсив кометой со шлейфом из визга тормозов и запаха плавленой резины. Пускай ночь никогда не кончается, прошу, мне до боли хочется умереть, но не прекращать движения, не сбавлять скорость, но благоразумие и осторожность снова портят всю игру.
Заглушив двигатель, медлю, выкуривая сигарету и разминая спину. Злюсь на солнце, разбавляющее краски безупречного неба, даю себе глупые обещания и готовлюсь спасать мир. Я Терминатор, детка, и мне нужны твои кофе, таблетки и немного времени.
Туннель выстреливает мной, оглушая стерильным светом фонарей и иллюзией бесконечного пространства, и я едва успеваю заметить шамана-индейца, застывшего на обочине рядом с разбитой машиной. Шторм только что прошел; я проползла на брюхе под ним, скрывшись в земле, но разве это спасет меня от бдительного взора его всадников? Полуночные звонки – к беде.
Проезжая город насквозь, я наблюдаю за дрифтующими пикапами, молчаливыми группками людей, стоящих кругом, хорошенькими девочками и брошенными туристическими автобусами. Электронный женский голос с соседнего сидения, бесплотный и бесстрастный, спасает меня и в этот раз, и, разогнавшись на окраинах, я попадаю на автомагистраль. Я попадаю прямиком в рай.
Обилие сверкающих фар, рычание моторов и особая, ночная изолированность отменяют надобность в ракете и приносят космос мне на дом, вместе с пивом и чипсами. И пусть вон тот джип с ксеноновыми фарами станет моей личной Бетельгейзе, я помещу его в самое красивое созвездие самоубийц и отчаянных, украсив кометой со шлейфом из визга тормозов и запаха плавленой резины. Пускай ночь никогда не кончается, прошу, мне до боли хочется умереть, но не прекращать движения, не сбавлять скорость, но благоразумие и осторожность снова портят всю игру.
Заглушив двигатель, медлю, выкуривая сигарету и разминая спину. Злюсь на солнце, разбавляющее краски безупречного неба, даю себе глупые обещания и готовлюсь спасать мир. Я Терминатор, детка, и мне нужны твои кофе, таблетки и немного времени.
суббота, 21 июня 2014
Бело-зеленая жара не дает вздохнуть. Безжалостное марево радостным небом с картинки из детской книжки висит над городом, убивая все хорошее и доброе во мне, пока болезнь пентаграммой запрещает мне покидать пределы квартиры. Мы обречены.
Мне бы закинуть гитару на спину, рвануть в лес, где птицы качаются на верхушках сосен, а река передает приветы от Лао Цзы, или изображать выдру в бассейне, вооружившись ластами и маской, или залезть на очередную гору и удачно оттуда свалиться, поминая всех предков до двадцатого колена, но сил хватает только на то, чтобы поставить пластинку. Dirty Work, оригинальный LP 86 года, мое последнее приобретение, которое я везла через полмира, примиряет меня с действительностью.
- А нельзя что-нибудь пободрее?
- Это же Роллинги! Что в мире вообще может быть бодрее? Они квинтэссенция энергии, радости и задора, сиречь…
- Например, Металлика. Или Айрон Мэйден. Да, с такой музыкой, как твоя, немудрено заболеть.
Жаль, что меня не кусал радиоактивный паук и не истязал в своей лаборатории полоумный профессор. Увы, мой взгляд не способен испепелять.
- Да еще на виниле! Сразу представляется, что тебе лет так за 50, у тебя неудачный брак, двое детей и лишнего веса килограмм 30. И это – в лучшем случае.
- Дите айпода, повзрослев, ты поймешь, что не все в нашей вселенной можно измерить гигабайтами, а звание «Самый скоростной симметричный захват» не делает барабанщика действительно лучшим.
- Ты еще сатурацию сюда приплети. И я все так же старше тебя на 4 года.
Пока мы развлекаемся заторможенной пикировкой, на взлетные полосы выходят ласточки, диспетчеры разрешают руление, и вечерний воздух наполняется гомоном. Эти птицы – как пузырьки в лимонаде. Без них лето было бы не таким вкусным.
Даже с учетом моего нового знакомого, любящего «пободрее».
Мне бы закинуть гитару на спину, рвануть в лес, где птицы качаются на верхушках сосен, а река передает приветы от Лао Цзы, или изображать выдру в бассейне, вооружившись ластами и маской, или залезть на очередную гору и удачно оттуда свалиться, поминая всех предков до двадцатого колена, но сил хватает только на то, чтобы поставить пластинку. Dirty Work, оригинальный LP 86 года, мое последнее приобретение, которое я везла через полмира, примиряет меня с действительностью.
- А нельзя что-нибудь пободрее?
- Это же Роллинги! Что в мире вообще может быть бодрее? Они квинтэссенция энергии, радости и задора, сиречь…
- Например, Металлика. Или Айрон Мэйден. Да, с такой музыкой, как твоя, немудрено заболеть.
Жаль, что меня не кусал радиоактивный паук и не истязал в своей лаборатории полоумный профессор. Увы, мой взгляд не способен испепелять.
- Да еще на виниле! Сразу представляется, что тебе лет так за 50, у тебя неудачный брак, двое детей и лишнего веса килограмм 30. И это – в лучшем случае.
- Дите айпода, повзрослев, ты поймешь, что не все в нашей вселенной можно измерить гигабайтами, а звание «Самый скоростной симметричный захват» не делает барабанщика действительно лучшим.
- Ты еще сатурацию сюда приплети. И я все так же старше тебя на 4 года.
Пока мы развлекаемся заторможенной пикировкой, на взлетные полосы выходят ласточки, диспетчеры разрешают руление, и вечерний воздух наполняется гомоном. Эти птицы – как пузырьки в лимонаде. Без них лето было бы не таким вкусным.
Даже с учетом моего нового знакомого, любящего «пободрее».
Ну же, детка, пристрели меня. Проследи траекторию движения, хорошенько прицелься, погладь пальцем курок и обрушь на меня всю мощь свинца и пороховых газов, помноженные на хладнокровие многовекового зрелого гения человеческой ненависти.
Я надеваю маску оленя и в последний раз проверяю узлы. Сегодня хороший день для бега.
Разве, начиная движение, ты не прислушиваешься, ожидая услышать позади разгоряченное дыхание и ускоряющиеся шаги преследователя? Не придает ли возбуждение новых сил, не настигает ли похотью погони, когда не остается сомнений, что цель – ты? Снова и снова показываться украдкой, мельком, дразня и со смертельным восторгом проверяя: не остался ли ты один?
И не надо говорить, что никогда не возникает желание сорваться с места, забыть о собственной лености и распрекрасной цивилизованности, чтобы догнать и впечатать в землю хорошеньким личиком вон ту пробегающую мимо девочку с аппетитным задом, которая словно говорит: «Мой охотник, где же ты? Я хочу истекать кровью у тебя на руках, пожалуйста, найди и разорви меня!»
Мне плевать на всю психологию в мире, на причинно-следственные связи, классификации и понимающие усмешки, единственное, чего я вожделею в это ветреное утро, провонявшее запахом сирени, - это устраивать гонку на выживание с собственным подсознанием, уже выбравшим калибр покрупнее.
Все, что надо делать, - заставить мышцы работать, передвигать ноги, размеренно дышать, не останавливаться и позволить мерному жесткому ритму музыки растворить последние признаки интеллекта, превращаясь в опытную модель бегущего робота, собранную всемогущими японскими учеными. Раз, два, я как будто бы застываю на месте, перебирая конечностями, а на экране вокруг транслируется фильм для релаксации со звуками природы.
Чертовы велосипедисты вырывают меня из транса, вылетая из-за спины и поблескивая на солнце ягодицами, плотно обтянутыми спортивными панталонами. Я почти чувствую этот толчок в спину и резко ускоряюсь, ввязываясь в нелепую восторженную погоню и наслаждаясь слаженной работой собственного тела. Мне хочется быть быстрее. Или же достать базуку и разнести наглецов на молекулы, поскольку мои легкие воспламеняются, а ноги превращаются в две неподъемные глыбы. Робот, просто робот, напоминаю себе и, зло ухмыляясь, поддерживаю скорость, не обращая внимание на боль. В это мгновение я ненавижу свое тело так же сильно, как и удаляющихся спортсменов.
После финиша в виде особо кривой березы я перехожу на шаг, захлебываясь воздухом и держась за бок. Мышцы дрожат, глотка, кажется, высохла до самых бронхов, но я мстительно и довольно улыбаюсь: моя человеческая немощность еще раз была изнасилована. Ощущение собственной силы пьянит, каждый раз это как получение нового уровня, подтверждение действительной безграничности возможностей. Когда смиряешься с усталостью, когда боль становится чем-то естественным, а вопрос выбора даже и не ставится, последние шаги проходятся с несокрушимой уверенностью. Поднатужившись, Сизиф переваливает свою глыбу через горный хребет и, наблюдая за тем, как она, подпрыгивая, в кисель давит тех, кто поднимался по склону с той стороны, он кривит губы и думает: «И что, это все?»
Зачем я бегу? К черту снижение веса, кубики пресса и мировые рекорды, я лишь хочу еще раз ощутить восторг гонки, взбить землю ногами в нежный крем, настигнуть себя и растерзать, уничтожая слабости и сомнения. Змея, кусающая себя за хвост, ничего не знает о бесконечности, но невероятно много о том, что самая сладкая жертва – это ты сам.
Я надеваю маску оленя и в последний раз проверяю узлы. Сегодня хороший день для бега.
Разве, начиная движение, ты не прислушиваешься, ожидая услышать позади разгоряченное дыхание и ускоряющиеся шаги преследователя? Не придает ли возбуждение новых сил, не настигает ли похотью погони, когда не остается сомнений, что цель – ты? Снова и снова показываться украдкой, мельком, дразня и со смертельным восторгом проверяя: не остался ли ты один?
И не надо говорить, что никогда не возникает желание сорваться с места, забыть о собственной лености и распрекрасной цивилизованности, чтобы догнать и впечатать в землю хорошеньким личиком вон ту пробегающую мимо девочку с аппетитным задом, которая словно говорит: «Мой охотник, где же ты? Я хочу истекать кровью у тебя на руках, пожалуйста, найди и разорви меня!»
Мне плевать на всю психологию в мире, на причинно-следственные связи, классификации и понимающие усмешки, единственное, чего я вожделею в это ветреное утро, провонявшее запахом сирени, - это устраивать гонку на выживание с собственным подсознанием, уже выбравшим калибр покрупнее.
Все, что надо делать, - заставить мышцы работать, передвигать ноги, размеренно дышать, не останавливаться и позволить мерному жесткому ритму музыки растворить последние признаки интеллекта, превращаясь в опытную модель бегущего робота, собранную всемогущими японскими учеными. Раз, два, я как будто бы застываю на месте, перебирая конечностями, а на экране вокруг транслируется фильм для релаксации со звуками природы.
Чертовы велосипедисты вырывают меня из транса, вылетая из-за спины и поблескивая на солнце ягодицами, плотно обтянутыми спортивными панталонами. Я почти чувствую этот толчок в спину и резко ускоряюсь, ввязываясь в нелепую восторженную погоню и наслаждаясь слаженной работой собственного тела. Мне хочется быть быстрее. Или же достать базуку и разнести наглецов на молекулы, поскольку мои легкие воспламеняются, а ноги превращаются в две неподъемные глыбы. Робот, просто робот, напоминаю себе и, зло ухмыляясь, поддерживаю скорость, не обращая внимание на боль. В это мгновение я ненавижу свое тело так же сильно, как и удаляющихся спортсменов.
После финиша в виде особо кривой березы я перехожу на шаг, захлебываясь воздухом и держась за бок. Мышцы дрожат, глотка, кажется, высохла до самых бронхов, но я мстительно и довольно улыбаюсь: моя человеческая немощность еще раз была изнасилована. Ощущение собственной силы пьянит, каждый раз это как получение нового уровня, подтверждение действительной безграничности возможностей. Когда смиряешься с усталостью, когда боль становится чем-то естественным, а вопрос выбора даже и не ставится, последние шаги проходятся с несокрушимой уверенностью. Поднатужившись, Сизиф переваливает свою глыбу через горный хребет и, наблюдая за тем, как она, подпрыгивая, в кисель давит тех, кто поднимался по склону с той стороны, он кривит губы и думает: «И что, это все?»
Зачем я бегу? К черту снижение веса, кубики пресса и мировые рекорды, я лишь хочу еще раз ощутить восторг гонки, взбить землю ногами в нежный крем, настигнуть себя и растерзать, уничтожая слабости и сомнения. Змея, кусающая себя за хвост, ничего не знает о бесконечности, но невероятно много о том, что самая сладкая жертва – это ты сам.
вторник, 17 июня 2014
Многое из того, что появляется на страницах моих дневников, знакомо лишь в теории. Так легко почувствовать гипнотический зов Амстердама, прохладу стекол огромного окна, за которым разворачивает крылья голубиный рассвет, фривольные французские интонации, вибрирующие в гортани, мои глаза может обжечь багрянец и золото выгоревшего на вечном полудне макового поля, хотя наши реальности – две превосходно параллельные прямые.
Каждая прочитанная книга подарила мне новую жизнь и, главное, бесконечную вариативность бытия. Бескомпромиссные точки заменяются запятыми, двоеточием, точкой с запятой – чем угодно, лишь бы остаться на плаву. Я не желаю быть умеренной, прислушиваться к призывам сохранять благоразумие и трезвость взглядов. Солдаты и, в первую очередь, мечтатели построили из своих костей мост в ту действительность, по которой еле ползем сейчас мы, из ногтей собрали модель корабля викингов, вместо билетов раздавая смертные приговоры.
Садясь в самолет, первым бокалом я вспоминаю тех, кто никогда так и не смог приземлиться.
Мой знакомый говорит сумбурно, порывисто, спрашивая, как будет по-русски та или иная идиома, и мне нравится наблюдать за тем, как подрагивают его пальцы, когда он жестикулирует, дирижируя своей мыслью и пытаясь удержать сам смысл. Языковой барьер превращает и без того шаткие хмельные логические выкладки вовсе в лавину из эмоций, восклицаний и горчащей недосказанности. В этот момент я понимаю его как никто иной. Разве можно вместить восторг от последних отблесков заката во фразу, абзац, книгу? Заковать в тяжелую плоть слов наслаждение запахом настойки, предвосхищающее первый глоток? Мы обречены на незавершенность.
С первой звездой я, потакая традиции, совершаю необременительный обход, лишь краем глаза скользя по голубому спокойствию бассейна, с детской непосредственностью надеясь на сказку. В любом уважающем себя детективе рано или поздно в воде, лицом вниз, будет плавать труп. Фалды черного костюма – как крылья ската, разбухшая плоть только выделяет безмятежность золотых часов, а о крови уже давно позаботилась очистительная система. Это так ужасно просто представить, что я, в очередной раз не сдержавшись, даю имя новому персонажу.
Каждая прочитанная книга подарила мне новую жизнь и, главное, бесконечную вариативность бытия. Бескомпромиссные точки заменяются запятыми, двоеточием, точкой с запятой – чем угодно, лишь бы остаться на плаву. Я не желаю быть умеренной, прислушиваться к призывам сохранять благоразумие и трезвость взглядов. Солдаты и, в первую очередь, мечтатели построили из своих костей мост в ту действительность, по которой еле ползем сейчас мы, из ногтей собрали модель корабля викингов, вместо билетов раздавая смертные приговоры.
Садясь в самолет, первым бокалом я вспоминаю тех, кто никогда так и не смог приземлиться.
Мой знакомый говорит сумбурно, порывисто, спрашивая, как будет по-русски та или иная идиома, и мне нравится наблюдать за тем, как подрагивают его пальцы, когда он жестикулирует, дирижируя своей мыслью и пытаясь удержать сам смысл. Языковой барьер превращает и без того шаткие хмельные логические выкладки вовсе в лавину из эмоций, восклицаний и горчащей недосказанности. В этот момент я понимаю его как никто иной. Разве можно вместить восторг от последних отблесков заката во фразу, абзац, книгу? Заковать в тяжелую плоть слов наслаждение запахом настойки, предвосхищающее первый глоток? Мы обречены на незавершенность.
С первой звездой я, потакая традиции, совершаю необременительный обход, лишь краем глаза скользя по голубому спокойствию бассейна, с детской непосредственностью надеясь на сказку. В любом уважающем себя детективе рано или поздно в воде, лицом вниз, будет плавать труп. Фалды черного костюма – как крылья ската, разбухшая плоть только выделяет безмятежность золотых часов, а о крови уже давно позаботилась очистительная система. Это так ужасно просто представить, что я, в очередной раз не сдержавшись, даю имя новому персонажу.
понедельник, 16 июня 2014
Слова кажутся неуместной пародией на экзальтированный первобытный вой, раскаляющий голосовые связки и взывающий то ли к душам предков, то ли к самим богам, когда горы ущельем берут тебя в тиски. Восемнадцать километров по острым камням, по душистому лесу, пьянящему запахом нагретой хвои, через пересыхающий сонный поток, оборотнем превращающийся по зиме в титана, выскабливающего трехтонными валунами ребра отвесных утесов, тропки над пропастью и беззаботное пенье птиц. Я хочу лишь освободиться от пут разума и обязанностей человека и переждать короткий дождик вон в той пещерке, свернувшись на доисторическом крошеве зубов земли.
Когда ведьмы, гадая, советовали горный воздух и благочестивое уединение в качестве профилактических мер летальных доз безразличия, я смеялась им в лицо, конечно же, зная, что будет лучше для меня. Dis aliter visum, судьбе всегда отчетливее видна долгосрочная перспектива, и после этой пешей прогулки по лесу, с карманами, полными сакральных обещаний и спокойствия, из ущелья вышел кто-то другой.
Он не сильнее, этот незнакомец, не умелее и, тем более, не храбрее, - эти изменения извне не привить даже богам. Но этот чувак определенно знает, куда и зачем он идет. Его золотое руно лежит далеко, оно труднодостижимо и от этого столь ценно, укрытое туманами, морскими бестиями, сиренами и законами современного мира, но разве кто-то говорил, что оно недостижимо? Остальное – лишь средство.
Когда ведьмы, гадая, советовали горный воздух и благочестивое уединение в качестве профилактических мер летальных доз безразличия, я смеялась им в лицо, конечно же, зная, что будет лучше для меня. Dis aliter visum, судьбе всегда отчетливее видна долгосрочная перспектива, и после этой пешей прогулки по лесу, с карманами, полными сакральных обещаний и спокойствия, из ущелья вышел кто-то другой.
Он не сильнее, этот незнакомец, не умелее и, тем более, не храбрее, - эти изменения извне не привить даже богам. Но этот чувак определенно знает, куда и зачем он идет. Его золотое руно лежит далеко, оно труднодостижимо и от этого столь ценно, укрытое туманами, морскими бестиями, сиренами и законами современного мира, но разве кто-то говорил, что оно недостижимо? Остальное – лишь средство.
понедельник, 26 мая 2014
Когда-то я говорила, что в моем мире есть только место для мирно пасущегося на плантации опиумного мака единорога, цитирующего Ремарка и периодически на спиритических сеансах беседующего с товарищем Ктулху. Эти детские сказки далеко в прошлом, цыпа, и теперь единорог покрасил свой рог в черный цвет. Он разбирается в усилителях, работающих в классе А на октальных лампах, периодически поет про изначально мертвую любовь голосом Джека Уайта, курит исключительно палочки от эскимо, взирает на вселенную через стеклянный слайд и читает 500 гайд о том, как выбить всех маунтов в игре. А место осьминогоголового божества занял незабвенный Кель’Талас. Ну да, мы же панки, идущие против системы, какой лич, какой кинг?
Я окончательно перестала понимать, о чем мои коллеги ведут речь. В моих глазах, наверное, так и отражается восточная отрешенность и обзор педальки AC Booster, моей возлюбленной на этой неделе. Они оттачивают свое остроумие, рисуют эскизы для татуировки, встречаются с красивыми женщинами, бьют друг другу лица на тренировках, а что я? Я изображаю паравозик. Который смог.
После обеда я обнаруживаю себя на улице, где небо бьет меня по щекам мокрым полотенцем дождя, пытаясь привести в чувство. Тополя буйствуют, рокочут, раскидывают клейкую шелуху со своих листьев, распространяя медовый и пряный запах, оставляющий после себя желтую смолу послевкусия. Воздух по-военному насыщен и властолюбив; он застегивает шлейку и ведет на прогулку за кварталы от дома, не позволяя передохнуть или вернуться к теплу. Меня уже трясет, волосы слепят, но я, словно гуинплен, никак не могу сохранить серьезное выражение лица. Еще немного и, кажется, я сменю имя на Атлантида и смело, не колеблясь и не тратя время на последнее слово, затону в этой шелковой хмари.
Я окончательно перестала понимать, о чем мои коллеги ведут речь. В моих глазах, наверное, так и отражается восточная отрешенность и обзор педальки AC Booster, моей возлюбленной на этой неделе. Они оттачивают свое остроумие, рисуют эскизы для татуировки, встречаются с красивыми женщинами, бьют друг другу лица на тренировках, а что я? Я изображаю паравозик. Который смог.
После обеда я обнаруживаю себя на улице, где небо бьет меня по щекам мокрым полотенцем дождя, пытаясь привести в чувство. Тополя буйствуют, рокочут, раскидывают клейкую шелуху со своих листьев, распространяя медовый и пряный запах, оставляющий после себя желтую смолу послевкусия. Воздух по-военному насыщен и властолюбив; он застегивает шлейку и ведет на прогулку за кварталы от дома, не позволяя передохнуть или вернуться к теплу. Меня уже трясет, волосы слепят, но я, словно гуинплен, никак не могу сохранить серьезное выражение лица. Еще немного и, кажется, я сменю имя на Атлантида и смело, не колеблясь и не тратя время на последнее слово, затону в этой шелковой хмари.
вторник, 20 мая 2014
Мне нравится стрелять разрывными, зачарованно наблюдая, как мир с недостижимой нынешними компьютерными системами скоростью рендерит осколки кирпичных стен. «Шрапнель!» кричит во мне бородатый гном в плаще, и я не могу перестать улыбаться.
Мне нравится чувствовать, как тяжелая музыка надевает цепи и ошейник на границы нормы, клубами сигаретного дыма отпугивая москитов среднего арифметического, этого приспешника всяческих компромиссов и компрессов, сохраняющих перемирие. Мне остается только скромно опустить взгляд и по-доброму улыбаться твоему энтузиазму, сдерживаясь, чтобы не заехать по лицу и целовать твои пухлые разбитые губы, слизывая кровь и острое желание.
Бок колет от долгого бега, но еще невыносимее мысль о том, чтобы прервать движение, остановиться, пустить корни и, наконец, отдохнуть. Отдышаться. Этой полуночной пьяной пробежкой по городу, шатающемуся от выпитого, я хочу сделать себе анестезию и перед зеркалом вырезать опухоль оседлости, выскрести последние следы равнодушия, позволяя здоровой злости вновь защищать мои интересы.
Я никогда не устану убегать. Пускай я попрощалась, пускай на память от меня остались письма, но я – мерзавец, десантировавший с самолета с единственным парашютом за спиной. Прошу, запомни меня Рембо, дружище, и не держи зла. Я категорически против, чтобы ты ходил на мою могилку и вспоминал бездны кутежа, марсианских воинов и разодранные шрамами руки. Гораздо лучше сохранять нейтральный статус без вести пропавшего.
Я безнадежно, наркотически привязана к этому миру. К выступающим корням деревьев на лесных тропинках, к невозможным ачивкам, к тихо спящему посреди попойки начальнику, к мирному и самому безопасному перерождению ночи в рассвет в три часа, когда я возвращаюсь домой, к проваливающемуся под ногами асфальту и дрожи предвкушения: чем вы еще меня удивите, люди?
Пытаясь выйти из бесконечного цикла, я забивала тело татуировками, искала новых богов, истину в вине и с факелом в руке - человека. Отрывая прошлое и выходя на заветную высоту в 1100, я рассчитывала на легкую победу, но нужно ли считать количество кругов, понадобившихся Конану, чтобы стать королем?
Нам следует учиться разрушать себя у звезд. Это хотя бы красиво.
Мне нравится чувствовать, как тяжелая музыка надевает цепи и ошейник на границы нормы, клубами сигаретного дыма отпугивая москитов среднего арифметического, этого приспешника всяческих компромиссов и компрессов, сохраняющих перемирие. Мне остается только скромно опустить взгляд и по-доброму улыбаться твоему энтузиазму, сдерживаясь, чтобы не заехать по лицу и целовать твои пухлые разбитые губы, слизывая кровь и острое желание.
Бок колет от долгого бега, но еще невыносимее мысль о том, чтобы прервать движение, остановиться, пустить корни и, наконец, отдохнуть. Отдышаться. Этой полуночной пьяной пробежкой по городу, шатающемуся от выпитого, я хочу сделать себе анестезию и перед зеркалом вырезать опухоль оседлости, выскрести последние следы равнодушия, позволяя здоровой злости вновь защищать мои интересы.
Я никогда не устану убегать. Пускай я попрощалась, пускай на память от меня остались письма, но я – мерзавец, десантировавший с самолета с единственным парашютом за спиной. Прошу, запомни меня Рембо, дружище, и не держи зла. Я категорически против, чтобы ты ходил на мою могилку и вспоминал бездны кутежа, марсианских воинов и разодранные шрамами руки. Гораздо лучше сохранять нейтральный статус без вести пропавшего.
Я безнадежно, наркотически привязана к этому миру. К выступающим корням деревьев на лесных тропинках, к невозможным ачивкам, к тихо спящему посреди попойки начальнику, к мирному и самому безопасному перерождению ночи в рассвет в три часа, когда я возвращаюсь домой, к проваливающемуся под ногами асфальту и дрожи предвкушения: чем вы еще меня удивите, люди?
Пытаясь выйти из бесконечного цикла, я забивала тело татуировками, искала новых богов, истину в вине и с факелом в руке - человека. Отрывая прошлое и выходя на заветную высоту в 1100, я рассчитывала на легкую победу, но нужно ли считать количество кругов, понадобившихся Конану, чтобы стать королем?
Нам следует учиться разрушать себя у звезд. Это хотя бы красиво.
воскресенье, 18 мая 2014
Годам к 25, глядя на то, какой превосходно-ровной пелериной майский снег укрывает твою машину, украшенную разбухшими от влаги сережками берез, начинаешь понимать неспешный темп Достоевского. Его нельзя читать в спешке, между делом, влюбленным в жизнь свежим взглядом, нет. На алтарь его книг нужно положить уютное барское кресло, темный вечер и особое чисто-русское безмятежное созерцательное отчаянье.
Но, пока у меня есть Чак Берри, а у него – гитара, не страшна банда братьев Карамазовых и национальное ленивое безразличие. Пускай вместо текиллы - растворимый кофе, а сомбреро на голове заменяет нападавший снег, вокруг неспешно и дородно раскинулась пышнотелая Мексика с пыльными кактусами и белозубыми улыбками с самого утра, с торговцами метом и говорливыми смуглыми официантками, со стариками, играющими на гавайских гитарах и солнцем, плавящим памятники и тени.
Реальность, да зачем мне вообще нужна ваша реальность?
Но, пока у меня есть Чак Берри, а у него – гитара, не страшна банда братьев Карамазовых и национальное ленивое безразличие. Пускай вместо текиллы - растворимый кофе, а сомбреро на голове заменяет нападавший снег, вокруг неспешно и дородно раскинулась пышнотелая Мексика с пыльными кактусами и белозубыми улыбками с самого утра, с торговцами метом и говорливыми смуглыми официантками, со стариками, играющими на гавайских гитарах и солнцем, плавящим памятники и тени.
Реальность, да зачем мне вообще нужна ваша реальность?
суббота, 17 мая 2014
По ночам, устав от лопающихся пузырей на болотной поверхности сонных мыслей, я ищу ответы в старых сказках. Перелистываю нефритовую, яшмовую, рубиновую книги надежд и страхов всех народов мира и думаю, насколько бы счастливее были бы дети, если бы их родители не делись своими опасениями насчет происхождения электричества и кары богов.
Все мои вересковые пустоши - оттуда, от желтого света лампы из коридора, материализующего слова матери, заклинаниями читающей легенды скандинавов; они выкатились волчатами из изумрудного грота древних интерпретаций мира.
Теперь же мои соседи - наука и пыльная темнота пола.
Не в силах уснуть и прекратить перечислять в уме книги, которые надо взять в поездку, я встаю с кровати и, глядя на ущербную леденцовую луну, хрипло и тревожно пою моряцкие песни. Те, которые в штиль. Те, которые заворачивают в флаг членов команды. Те, которые как скрип весел в петлях. Те, которым меня никто не учил. Рокот волн в ушах в нашей семье передается с кровью, это как голубые глаза и тонкие губы: всего лишь еще одна черта.
От рассвета меня отделяет боль в колене и одна небольшая хмелеварня.
Все мои вересковые пустоши - оттуда, от желтого света лампы из коридора, материализующего слова матери, заклинаниями читающей легенды скандинавов; они выкатились волчатами из изумрудного грота древних интерпретаций мира.
Теперь же мои соседи - наука и пыльная темнота пола.
Не в силах уснуть и прекратить перечислять в уме книги, которые надо взять в поездку, я встаю с кровати и, глядя на ущербную леденцовую луну, хрипло и тревожно пою моряцкие песни. Те, которые в штиль. Те, которые заворачивают в флаг членов команды. Те, которые как скрип весел в петлях. Те, которым меня никто не учил. Рокот волн в ушах в нашей семье передается с кровью, это как голубые глаза и тонкие губы: всего лишь еще одна черта.
От рассвета меня отделяет боль в колене и одна небольшая хмелеварня.